Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
общее понимание социального вектора текущей деятельности. Он мог бы вполне подписаться под словами одного из главных идеологов левых Осипа Брика о том, что коммуне важны не те художники, «которые только умеют „творить“ и „где-то там служить красоте“, а те, которые „умеют исполнять художественные работы“»[278]. Критерий «своего лагеря», как это виделось из владимирского далека, не лежал в области эстетики, а определялся местом на баррикадах, отношением к революции.
Если история целого ряда Свомас содержала драму прямого противостояния различных взглядов на искусство, то в Мстёре скорее приходится говорить о заочном споре, когда на смену периоду вполне традиционных подходов Федора Модорова и его коллег (1918–1923) приходит время, подвергшее их футуристическо-конструктивистской ревизии (1924–1929). Это испытание на прочность канонов беспримесного реализма как естественного лона художественного образования будет связано с именами В. Н. Пальмова, С. Я. Светлова и В. П. Киселёва.
Поскольку весь учебный комплекс теперь был рассчитан на 200 учащихся, понадобилось найти для него новое место. «Революционная целесообразность» обратила свой взор на поместье недавнего политического противника Федора Модорова — бывшего главы местного земства И. Е. Протасьева[279] — и смежную с ним территорию неработающей фабрики «Торгового дома Е. Строттер и Ко». Владения располагались на окраине посада, в черте граничившего с ним села Барское Татарово. Они занимали вершину и склон холма вдоль речки Мстёрки. С другой стороны проезжего тракта на них смотрели окна домов сельской улицы. На огороженной территории было несколько зданий[280] — жилые и служебные постройки, а также два фабричных каменных корпуса. Бюрократический процесс согласований между Москвой, Владимиром и Вязниками в сочетании с трудностями переезда потребовал около полугода. В Наркомпросе Михаил Исаев, верный своему мстёрскому прошлому, держал на контроле ход дела. Именно по его докладу 21 февраля 1920 года коммуна в Барском Татарове была зарегистрирована отделом единой трудовой школы[281]. Исаев помогал провести смету и оборудовать школьные кабинеты.
Евдокия Протасьева. 1900-е (?). Мстёрский художественный музей
Приступить к освоению обширной территории коммунары смогли лишь в начале лета. Е. Калачёв сделал эскиз вывески Мстёрской коммуны[282], которую водрузили на ворота, и начался отсчет новых дней старого «дворянского гнезда»[283]. Вчерашней хозяйке имения Евдокии Егоровне Протасьевой Модоров позволил остаться на положении экономки, что выглядело для нее в обстоятельствах времени далеко не самым плохим исходом[284]. Два дома отвели под школу, в других устроили интернат, столовую, канцелярию, кладовую. Вниз, в один из каменных корпусов, позднее перенесли мастерские, кабинеты химии, физики и биологии. С ними соседствовал клуб и прекрасная библиотека, «где было много книг по искусству»[285]. Такой практически идеальный вариант размещения не только позволял коммуне организовать свой быт, но и создавал предпосылки к развитию. Обустройство на новом месте потребовало напряжения сил всего коллектива: ремонт зданий и их оснащение производились исключительно силами воспитанников и преподавателей.
Федор Модоров использовал любую возможность, чтобы укрепить материальную базу коммуны, являя при этом присущую ему энергию, предприимчивость и оборотистость[286]. Узнав, что в бывшем Строгановском училище закрыли мастерскую по обработке металла, а оборудование без толку пылится в подвалах, он организовал сбор и транспортировку всего ценного в Мстёру. Его брат Леонид вспоминал, что «целыми эшелонами шло оборудование»[287]. При этом сам заведующий говорил, что «видит свою задачу не только в том, чтобы обеспечить мастерские необходимым, но и [в том, чтобы] создать атмосферу деловой, рабочей комфортабельности»[288].
Вид на главный дом усадьбы Протасьевых в селе Барское-Татарово. Начало XX века
Въезд на территорию Мстёрской коммуны. Начало 1920-х. Государственный архив Владимирской области
Для оперативного решения вопросов, которые могли решиться только в Москве, Модоров пригласил земляка, бывшего матроса-балтийца, студента Московского университета Николая Шуйкина[289]. Настоящей технической революцией, изменившей быт не только коммуны, но и всей Мстёры, стала электрификация, проведенная Модоровым летом 1920 года[290]. Она произошла на фоне глубокого керосинового кризиса, возвратившего губернию к средневековой лучинушке[291]. Динамо-машина, которую установил Модоров, обеспечивала током собственные нужды и потребности всех важных общественных учреждений посада.
Большим подспорьем для коммунаров в голодное время была доставшаяся им усадьба Протасьевых со скотным двором, конюшней, садом, пасекой и сенокосами на берегу Клязьмы. Правда, все это находилось в глубоком упадке и тоже потребовало много трудов по восстановлению: не было ни семян на посадку, ни лошади, ни простейших инструментов для обработки земли. Модорову повезло с ученым агрономом А. Н. Рагозиным, направленным в имение уездным отделом образования. Он руководил реставрацией ранее отлично налаженной экономии. Чинили службы и парники, ограду, разломанную жителями на дрова, расчищали запущенный сад и ягодники, приводили в порядок молочное хозяйство. В итоге удалось создать собственную «кормовую базу»: молоко, фрукты, мед сильно скрашивали скудное пайковое питание детей и взрослых.
Рисунок коммунара Вадима Печерского. Первая половина 1920-х. Мстёрский художественный музей
На протасьевские угодья поначалу претендовали местные крестьяне[292]. Это создавало известное напряжение в отношениях с новыми соседями. Своих детей они в школу не отдавали и сами обходили ее стороной, если только нельзя было извлечь мало-мальскую выгоду. Пользуясь постоянной нуждой коммуны в транспорте, сельские извозчики заламывали невиданные цены за доставку дров, продовольствия, оборудования и людей. Им под стать вели себя татаровцы, «рядившиеся» на разнообразные труды в пользу коммунаров. Чтобы избавиться от их диктата, Модоров был вынужден рекрутировать рабочую силу из дальних деревень. «Коммунию» неоднократно грозились сжечь. Но со временем страсти поутихли и блокада с нее была снята.
Одно из общежитий на территории Мстёрской коммуны. Начало 1920-х. Мстёрский художественный музей
К отбору новых учащихся администрация и педагоги отнеслись самым серьезным образом. Для того чтобы минимизировать ошибки при комплектовании учебных групп, к неспешному и кропотливому процессу приема привлекли специалиста-психолога, профессора В. В. Лаврова из университета Нижнего Новгорода[293]. «Мы ждали экзамена, а его не было, — вспоминал один из бывших воспитанников. — В течение двух недель мы проходили испытания. С нами беседовали директор, учителя, мастера. Беседы были официальные и неофициальные…
— Школа будет носить, — говорили нам, — ярко выраженное художественное направление. У кого нет склонности к рисованию, к художественному восприятию природы — учиться будет трудно, таким лучше пойти в другую школу»[294].
Дети если и не поняли, то сразу почувствовали отношение их учителей к делу, к искусству.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
